Телефон горячей линии: +7 812 571 19 60
Непридуманные истории
Знаете, какое у нас в «Еве» главное богатство? Наши подопечные! У них бесконечное количество историй – грустных, смешных, детективных, захватывающих и, главное, настоящих, непридуманных.
Их жизни охватывают большую часть века 20-го и, на наше счастье, продолжаются и в 21-м.
Мы стараемся по мере наших скромных сил и возможностей записывать эти бесценные воспоминания.
Нельзя хранить такое богатство исключительно для себя, поэтому делимся с вами.
06.07.2021
«Во время войны я был в блокаде, учился в армейском училище. Когда немцы подходили уже близко, наше училище занималось эвакуацией завода, на котором мы учились на оптиков-механиков.
Позже наше училище послали под Лугу копать окопы, Лужский рубеж. Копать было очень тяжело, мы были еще детьми, лопаты больше нас, возраст, вес, рост, сила не имели значения, мы все работали в равной доле.
Мы не успели закончить, когда немцы подошли совсем близко. Войска начали занимать позиции. А нас отправили последним поездом до Толмачева, а оттуда уже в Ленинград.
В Ленинграде нас встретила блокада, голод и холод. По возвращению нам поручили копать окопы недалеко от площади Победы.
Наше училище находился там, где сейчас станция метро Пролетарская, а жил я на Загородном проспекте и я каждый день ходил пешком, 24 трамвайные остановки. Я ходил туда ради столовой, позавтракать, пообедать, поужинать, нам…
«Родилась в Ленинграде, у меня было хорошее детство, мама по образованию была дошкольным преподавателем и дефектологом, папа — педиатр.
У нас была еврейская семья, дедушка по отцовской линии был очень религиозным человеком, это передалось и папе, дома был кашрут, придерживались традиций, праздновали еврейские праздники.
Сколько себя помню, хотела быть врачом, но с поступлением в институт получилось смешно. Закончила школу, пошла подавать документы в Первый медицинский университет, хотела поступать в Педиатрический, пойти по стопам отца. Но у меня просто не приняли документы, сказали: «Детонька, как бы ты ни отвечала, больше тройки мы тебе не поставим», причина этого была непонятна.
Расстроилась, дабы сбросить негатив, решила до дома прогуляться пешком. Проходила мимо улицы Якубовича, увидела надпись «Приемная комиссия», даже не посмотрела, что это такое, просто зашла, заполнила все анкеты, и у меня взяли документы. Только когда сдавала экзамены, поняла куда попала, — это был ЛИАП.
Поступила, мне там сразу понравилось, это было действительно интересно. Отучилась на инженера-конструктора радиоэлектронной аппаратуры. До сокращений, которые начались в 90-е, работала по профессии.
Потом устроилась в охранное предприятие в столовую, позже трудилась в жилищном контроле, в 1996 году у меня появилась собака – пудель, что определило мою дальнейшую судьбу.
Пудель – необычная порода, их нужно стричь, причем регулярно и не за маленькие деньги, а их у меня практически не было, на жизнь хватало, да и только. Я подумала, если средств нет, нужно научиться делать самой, и научилась. Так стала грумером.
В это время в Синагоге организовался Махон (учебное заведение) для старших, закончила его и мне предложили работать машгиахом. Согласилась, хотя и было волнительно, — никогда в таких объемах не работала, одно дело дома, а другое для большого количества народа. Обратилась к раввину Певзнеру за поддержкой, он мне очень помогал: подсказывал, объяснял, периодически приезжал. Эта работа мне нравилась, потом еще была машгиахом в еврейском детском саду. Когда ушла, устроилась диспетчером в такси, но проработала совсем недолго.
Однажды мне стало нехорошо, поднялась температура, вызвала скорую и меня забрали в больницу. Поставили диагноз — парапроктит, в тот же день прооперировали, через 1,5 месяца выписали, как положено. А на самом деле, выпустили умирать.
Врач перепутал диагноз, когда все пошло не так, как должно было идти по протоколу, он решил, что самое простое – обвинить меня, что я симулянтка. Во время перевязок все время орал: «Холокоста на тебя нет», несмотря на то, что сам был евреем. Туда приехала, хотя и на скорой, но ходячая, все было нормально, а когда выписали, — ноги практически не работали, плохо соображала. Начался путь борьбы.
Побывала во многих больницах, на мое счастье, попала в больницу Петра Великого, к шикарному хирургу. Он меня прооперировал, направил в другую больницу, где меня буквально заново учили ходить. И я потихонечку начала восстанавливаться, тогда ко мне прикрепили патронажного работника.
Для меня это стало спасением, я живу одна, семьи нет, родители погибли, замужем никогда не была, только домашние животные, за которыми тоже нужен уход. Сотрудник полностью меня обслуживал, она внесла огромный вклад в процесс реабилитации.
Сейчас, когда, к счастью, хотя бы немного хожу, могу передвигаться по квартире и приготовить что-то простенькое, лишь бы была еда, ко мне также приходит социальный работник от «Евы», приносит продукты, готовит, прибирается. Периодически звонит куратор Ольга Ефимовна, узнает, как я – это очень приятно, когда о тебе помнят, поддерживают и заботятся. Мне привозят подарки на праздники – безмерно радует, поднимает праздничное настроение и наполнение наборов всегда потрясающее.
Спасибо «Еве» за все, что вы делаете для меня!»
У нас была еврейская семья, дедушка по отцовской линии был очень религиозным человеком, это передалось и папе, дома был кашрут, придерживались традиций, праздновали еврейские праздники.
Сколько себя помню, хотела быть врачом, но с поступлением в институт получилось смешно. Закончила школу, пошла подавать документы в Первый медицинский университет, хотела поступать в Педиатрический, пойти по стопам отца. Но у меня просто не приняли документы, сказали: «Детонька, как бы ты ни отвечала, больше тройки мы тебе не поставим», причина этого была непонятна.
Расстроилась, дабы сбросить негатив, решила до дома прогуляться пешком. Проходила мимо улицы Якубовича, увидела надпись «Приемная комиссия», даже не посмотрела, что это такое, просто зашла, заполнила все анкеты, и у меня взяли документы. Только когда сдавала экзамены, поняла куда попала, — это был ЛИАП.
Поступила, мне там сразу понравилось, это было действительно интересно. Отучилась на инженера-конструктора радиоэлектронной аппаратуры. До сокращений, которые начались в 90-е, работала по профессии.
Потом устроилась в охранное предприятие в столовую, позже трудилась в жилищном контроле, в 1996 году у меня появилась собака – пудель, что определило мою дальнейшую судьбу.
Пудель – необычная порода, их нужно стричь, причем регулярно и не за маленькие деньги, а их у меня практически не было, на жизнь хватало, да и только. Я подумала, если средств нет, нужно научиться делать самой, и научилась. Так стала грумером.
В это время в Синагоге организовался Махон (учебное заведение) для старших, закончила его и мне предложили работать машгиахом. Согласилась, хотя и было волнительно, — никогда в таких объемах не работала, одно дело дома, а другое для большого количества народа. Обратилась к раввину Певзнеру за поддержкой, он мне очень помогал: подсказывал, объяснял, периодически приезжал. Эта работа мне нравилась, потом еще была машгиахом в еврейском детском саду. Когда ушла, устроилась диспетчером в такси, но проработала совсем недолго.
Однажды мне стало нехорошо, поднялась температура, вызвала скорую и меня забрали в больницу. Поставили диагноз — парапроктит, в тот же день прооперировали, через 1,5 месяца выписали, как положено. А на самом деле, выпустили умирать.
Врач перепутал диагноз, когда все пошло не так, как должно было идти по протоколу, он решил, что самое простое – обвинить меня, что я симулянтка. Во время перевязок все время орал: «Холокоста на тебя нет», несмотря на то, что сам был евреем. Туда приехала, хотя и на скорой, но ходячая, все было нормально, а когда выписали, — ноги практически не работали, плохо соображала. Начался путь борьбы.
Побывала во многих больницах, на мое счастье, попала в больницу Петра Великого, к шикарному хирургу. Он меня прооперировал, направил в другую больницу, где меня буквально заново учили ходить. И я потихонечку начала восстанавливаться, тогда ко мне прикрепили патронажного работника.
Для меня это стало спасением, я живу одна, семьи нет, родители погибли, замужем никогда не была, только домашние животные, за которыми тоже нужен уход. Сотрудник полностью меня обслуживал, она внесла огромный вклад в процесс реабилитации.
Сейчас, когда, к счастью, хотя бы немного хожу, могу передвигаться по квартире и приготовить что-то простенькое, лишь бы была еда, ко мне также приходит социальный работник от «Евы», приносит продукты, готовит, прибирается. Периодически звонит куратор Ольга Ефимовна, узнает, как я – это очень приятно, когда о тебе помнят, поддерживают и заботятся. Мне привозят подарки на праздники – безмерно радует, поднимает праздничное настроение и наполнение наборов всегда потрясающее.
Спасибо «Еве» за все, что вы делаете для меня!»
«Я родилась в городе Гомель, Белоруссия, но там не жила: папа был корреспондентом московской «Комсомольской правды», после моего рождения он нас увез.
Жили одно время в Минске, я еще была крошкой, ходила там в детский сад, а потом переехали. Перемещались очень много — везде следовали за отцом, куда его направляла Москва. Были в Иркутске, во всех городах Средней Азии, во Владивостоке, объездили всю Россию.
Наша семья была очень крепкой – мама везде следовала за любимым мужем и я, соответственно, с ними.
Мое детство закончилось одномоментно, в Иркутске я обварилась. Мы тогда жили в гостинице, где поселили от газеты, я была шустрым ребенком, бегала по коридорам, не сидела на месте. Однажды столкнулась с поварихой, выходящей из кухни с кастрюлей горячего супа, дальше помню только боль, агонию и испуг женщины.
Меня приезжал осматривать профессор из Москвы, сказал, что мне нужно ехать туда, где солнце. Мы удивились, но последовали наставлению, уехали в Ташкент. У меня после случившегося остались шрамы на шее, лицо, к счастью, удалось спасти. Отец стал заместителем редактора «Комсомольской правды» Узбекистана.
Позже папу забрали в армию, и я, мама, бабушка и два моих маленьких братика очень мучились. Я ходила получать обеды на всю семью в центр помощи для семей, чьих отцов забрали. Солнце и жара очень изнемогали меня. Мать пошла работать на Ленинградский военный завод, он был эвакуирован.
Когда война закончилась, отца направили работать в Алматы, мы последовали за ним. Там окончила 7 классов и твердо сказала родителям, что до 10 учиться не буду, хочу получить специальность и решила пойти в педагогическое училище. В это время папу направили в Самарканд. Жили в военном городке, я пошла учиться.
Окончила с красным дипломом, благодаря этому без экзаменов поступила в Ленинградский педагогический институт им. Герцена. Переехала в Ленинград. Родители вернулись на родину в Белоруссию.
Успешно закончила институт, устроилась логопедом. Все 50 лет работала в Педиатрической академии консультантом-логопедом. Вышла на пенсию по здоровью, сердце подводило, инфаркт следовал за инфарктом. Сначала смерть мужа, потом сына, каждая потеря сопровождалась инфарктом.
Сейчас стараюсь тщательно следить за здоровьем, беречь себя ради внуков»
Жили одно время в Минске, я еще была крошкой, ходила там в детский сад, а потом переехали. Перемещались очень много — везде следовали за отцом, куда его направляла Москва. Были в Иркутске, во всех городах Средней Азии, во Владивостоке, объездили всю Россию.
Наша семья была очень крепкой – мама везде следовала за любимым мужем и я, соответственно, с ними.
Мое детство закончилось одномоментно, в Иркутске я обварилась. Мы тогда жили в гостинице, где поселили от газеты, я была шустрым ребенком, бегала по коридорам, не сидела на месте. Однажды столкнулась с поварихой, выходящей из кухни с кастрюлей горячего супа, дальше помню только боль, агонию и испуг женщины.
Меня приезжал осматривать профессор из Москвы, сказал, что мне нужно ехать туда, где солнце. Мы удивились, но последовали наставлению, уехали в Ташкент. У меня после случившегося остались шрамы на шее, лицо, к счастью, удалось спасти. Отец стал заместителем редактора «Комсомольской правды» Узбекистана.
Позже папу забрали в армию, и я, мама, бабушка и два моих маленьких братика очень мучились. Я ходила получать обеды на всю семью в центр помощи для семей, чьих отцов забрали. Солнце и жара очень изнемогали меня. Мать пошла работать на Ленинградский военный завод, он был эвакуирован.
Когда война закончилась, отца направили работать в Алматы, мы последовали за ним. Там окончила 7 классов и твердо сказала родителям, что до 10 учиться не буду, хочу получить специальность и решила пойти в педагогическое училище. В это время папу направили в Самарканд. Жили в военном городке, я пошла учиться.
Окончила с красным дипломом, благодаря этому без экзаменов поступила в Ленинградский педагогический институт им. Герцена. Переехала в Ленинград. Родители вернулись на родину в Белоруссию.
Успешно закончила институт, устроилась логопедом. Все 50 лет работала в Педиатрической академии консультантом-логопедом. Вышла на пенсию по здоровью, сердце подводило, инфаркт следовал за инфарктом. Сначала смерть мужа, потом сына, каждая потеря сопровождалась инфарктом.
Сейчас стараюсь тщательно следить за здоровьем, беречь себя ради внуков»
«Я себя помню с 6-7 лет, эти годы выпали на начало войны. Отец был кадровым военным, воевал в Финскую войну. После нее, в 1940 году, он забрал нас с мамой и увез на полуостров Ханко. Хорошо помню, как папу вновь забрали от нас, вызвали на фронт, для нас Великая Отечественная война началась раньше, он уехал на передовую. К нам в сопровождение до Ленинграда прислали лейтенанта, с ним мы поехали в город Ханко, в памяти сохранилось это небольшое путешествие: громадный теплоход «Иосиф Сталин», я совсем маленькая, очень высокие трапы, помню крепкую руку лейтенанта, который буквально взял меня и занес на корабль, держали путь в Таллин. Это уже было, наверное, 23 число, когда подъезжали, стояли подводные лодки, в какой-то момент налетел немецкий самолет, нас всех с большой палубы погнали в трюм. Мой детский разум ярко зафиксировал все эти моменты: страх, паника, шум.
Уже в Таллине посадили в…
«Мне уже было, наверное, 3 года, мы приехали из Бобруйска, поселились сначала между 6 Красноармейской и улицей Егорова. Потом мы переехали на улицу Егорова, дом 16, если вы знаете Петербург, то это будет между 4 и 5 Красноармейской, параллельно Московскому и Измайловскому. Началась советская власть, было уплотнение, мой отец решил купить 21 метровую комнату, одну и маленькую, при кухне.
У отца и мамы была пекарня. В жилом доме на 6 Красноармейской, как раз на углу с Егорова. Это я помню, когда мы въехали, сидела на кровати металлической, горела печка, голландка была. Комната эта была вытянутая, в два окна. В середине дома. Это была самая хорошая квартира этого дома. Комната была очень теплая, что нас относительно спасло в Блокаду. Сидела и смотрела на этот огонь.
Помню, в пятилетнем возрасте мне справляли день рождения. Я стояла на стуле и декламировала. Рассказывала Чуковского…
«Моя мама родилась в настоящей еврейской религиозной семье. Когда была студенткой, они бежали от погромов в Саратов. Училась в консерватории, где познакомилась с видным русским студентом и они поженились. Родители матери может быть и были против этого брака, но все таки признали. Жили счастливо.
В 20-х годах консерватория закрылась, им дали выбрать, где продолжить обучение: в Московской или Ленинградской консерватории. Выбор пал на Ленинградскую.
Вскоре отец заболел, мама бросила учебу, посвятила себя здоровью мужа и вылечила! Жить они решили остаться в Ленинграде.
В 1930 году родилась я, рожать мать поехала в Саратов к бабушке, первые годы жизни я провела с ней. Самые яркие воспоминания связаны с этим временем: как мы приезжали в Ленинград в гости к родителям, ехали на поезде, в таком зимнем вагоне, где пахло самоваром, горячим чаем.
Позже меня забрали в Ленинград. Мама работала…
«90 лет! Годы ускользнули, будто сквозь пальцы. Остались лишь воспоминания: о хорошем и не очень, о днях, когда казалось, что вся жизнь еще впереди.
Кажется, только вчера меня — маленький сверток — выносили из дверей Охтинской больницы. Закрывая глаза, до сих пор могу вспомнить вид из окна нашей маленькой квартирки над подвалом. Помню и сырость, и как болел, и как меня отправили оздоравливаться к дедушке с бабушкой в Днепропетровскую область.
Неприятный повод подарил мне годы в еврейской колонии, где я не только набрался здоровья на 90 лет вперед, но и узнал многое о еврейской составляющей своей семьи.
В 1937-м году вернулся домой, и в 1940-м пошел в школу. Успел проучиться год, и началась война. В августе вместе с родителями нас эвакуировали на Урал, Свердловская область. Ребенком я был очень любознательным: узнав, что наше поселение называется Верхняя Салда, вычитал, что в…
«Я себя помню ещё совсем маленькой, по-моему, мне было 3 года. Папа был военным врачом, мы часто переезжали. Родилась я в городе Полоцк, Белоруссия, потом переехали к бабушке с дедушкой в Ленинград, затем в Брянск. Когда мне было около трех лет, обосновались в Ленинграде, к счастью, уже насовсем.
В школу поступила в восемь лет, хотели отдать в семь, но в связи с тем, что день рождения у меня 30 августа, то, когда нужно было подавать документы, мне не было семи, и меня не взяли. К моменту начала войны закончила семь классов.
Во время войны никуда не эвакуировались, ни на один день я не покидала Ленинград, не с кем было уезжать. Отец сразу же стал начальником Профилактория Володарского района, он был врачом-венерологом, маму взяли в армию, она была рентгенотехником, работала в госпитале № 2009.
Пошла в новую школу, вскоре перевели заниматься в бомбоубежище. Страшно вспоминать ту…
«Я помню себя семилетней девочкой, как играли во дворе; страшились, что солнце – это дырка в небе, которая хочет всех поглотить; наши походы с младшей сестренкой к старшим в соседнюю деревню, где они учились. В семье нас было шестеро детей: шум, гам, игры, любовь царили в нашем доме. Мама и папа были верующими евреями, все праздники справляли, вместе готовили традиционные блюда к столу. Не смотря ни на что, гордились тем, кто мы есть. Тогда мы еще и не могли подумать, что наша жизнь может быть другой, что в один момент все изменится.
Началась война, наша семья эвакуировалась в Керчь, а оттуда в Краснодарский край. Перезимовав там, мы поехали в Среднюю Азию к родственникам, по пути попали под немецкий обстрел и потеряли отца и старшего брата. Добравшись до нашей конечной остановки – дома родственников, жизнь поуспокоилась, мама нашла работу, я пошла в школу. Там закончила 7 классов и…
О себе и своих родных Любовь Мееровна рассказывает очень мало – скромность не позволяет, да и воспоминания тяжелые: её родители были арестованы по «Делу врачей», её саму уволили с работы… А вот о покойном муже, докторе военно-морских наук Анатолии Львовиче Лифшице, готова говорить часами:
«У нас обыкновенное семейство, а вот муж мой был участником войны: 4 года от первого дня и до последнего. Перед самой войной он окончил училище Фрунзе, даже не успел сдать гос. экзамены, и сразу же отправили на Северный флот. А Северный флот имел такую тяжелую задачу: они конвоировали корабли из Англии, Канады, которые привозили нам помощь – танки, пушки, грузовики, их провозили как можно севернее. Анатолий Львович служил на тех кораблях, которые охраняли.
Была очень большая поставка американских тягачей. У нас были очень хорошие пушки, но не самоходные, их надо было таскать с позиции на позицию по мере продвижения войск. Мой дедушка служил в пехоте при пушке, когда они встретились после войны, оказалось, что дедушка пользовался тягачом, который был доставлен через Северный конвой…
После войны Анатолий Львович сдал экзамены, чтобы получить диплом. Он был очень дотошный. А через пару месяцев пришел приказ, что всем курсантам, которые окончили перед войной, выдать диплом автоматически, таким образом, у Анатолия Львовича оказалось в столе 2 диплома (смеется)…
Мы познакомились 9 мая 1945 года – в День Победы. Его сестра была моя подруга. Они киевляне, во время войны их дом сгорел, и его сестра с мамой убежали из Киева и обосновались в Москве, она училась в Мединституте.
Командующий северным флотом объявил в конце войны, что когда наши возьмут Берлин, он даст отпуск впервые за 4 года. 2 мая взяли Берлин, а 5 мая он приехал в Москву к сестре и маме.
Мы вместе смотрели салют на Красной площади, но я тогда не подозревала, чем это закончится. Мы ходили в театр. Тогда я первый раз в жизни была в оперетте.
Потом он поехал на север, а я осталась в Москве доучиваться. Мы писали письма, тогда это было принято, открытки поздравляли друг друга с праздниками.
Когда я была на 4-м курсе, я приехала на каникулы в Ленинград, а он тоже здесь был в это время на курсах. И вдруг он мне предложил выйти за него замуж. Это было несколько неожиданно. Я даже как-то решила пересчитать, сколько раз мы до этого виделись (смеется) – не так много виделись. Но я почему-то согласилась, не долго думала.
И 70 лет и один месяц прожили вместе!
Я училась на физическом факультете, выбрала специально радио физику: решила, что если муж на флоте, то она может мне как-то пригодиться. Когда муж поступил в академию в Ленинграде, я сказала, что мне нужно распределение тоже в Ленинграде. И мне предложили НИИ-308, а что это такое я и понятия не имела. Когда спросила, что там делают, мне сказали, что узнаете на месте… Я приехала на Лесную, села на 9-й трамвай и вышла на предпоследней остановке, как мне и сказали. Выхожу, а там чистое поле. Только дядьки какие-то убирают снег – это было зимой. Я у них спросила робко: «Вы не знаете, где здесь НИИ 308?», а они мне «А, который телевидения, тогда вон тот». И я поняла, что это был институт телевидения. Тогда еще толком никто не знал, что такое телевидение. В Москве уже начали запускать московский телецентр. На мое счастье он имел отделение на Фонтанке, на углу Чайковского (бывшее училище правоведение), а комнату нам дали на улице Халтурина (Миллионной). 11 лет мы прожили в коммуналке, нам очень завидовали, потому что мы жили в своей комнате. Сначала появился один сын, а потом второй. Мой муж был до войны женат и у него был сын от первого брака, так он тоже с нами жил. Все росли, и все было хорошо. Главное, что была молодость…
Папа мой вырос в абсолютно еврейской семье в Двинске. Дедушка по папе был религиозным человеком. Он погиб при оккупации Латвии, вроде бы даже не немцы убили, а латышские фашисты.
Папа очень рано окончил гимназию, по-моему, в 15 или 16 лет. Встал вопрос, где учиться дальше; процентная норма больше была в медицинском, и врачам разрешалось жить вне черты оседлости. И папа поехал учиться в Эстонию, в Тарту, там был очень хороший мед. институт. Но вдруг революция, и Тарту был уже под ударом, институт перевели в Воронеж. Папа в Воронеж ехать не захотел, решил поехать в Москву. Таким образом, он окончил Московский медицинский институт.
Был такой старый большевик Семашко, он был шефом папиного курса. И этот курс полным составом, включая девушек, пошел на гражданскую войну полковыми врачами. Папа отслужил на гражданской войне, сколько было положено, и приехал обратно в Москву, его взяли в этот институт ординатором. Они с мамой учились на одном курсе, но почти не были знакомы. Но когда папа вернулся, то мама пришла туда работать и ей сказали: «а тут есть ваш однокурсник – Вовси». Но мама никак не могла вспомнить, кто это такой. Потом вспомнила: «А, это такой лопоухий!» Так они стали работать вместе, а потом поженились. И я родилась я. Я была в семье одна.
До войны мы ходили в еврейский театр в Москве. Там шел спектакль «Король Лир», Михоэлс играл Лира, а его шута играл Зузкин. Это был совершенно замечательный спектакль, как немое кино! Люди, которые не знали языка, в частности моя мама не очень знала идиш, даже русские люди туда ходили –все было понятно. Михоэлс играл потрясающе, и Зузкин тоже играл. «Король Лир» и «Тевье-молочник» - эти два спектакля я видела.
Еще он снимался в кино: «Цирк», «Еврейское счастье», «Семья Оппенгейм». Очень знаменитая сцена из Цирка, когда Михоэлс поет колыбельную на идиш, коротенький эпизод, но очень запоминающийся.
Пока Михоэлс был жив, мы с ним общались, конечно. После его смерти я с его дочками общалась. Он был двоюродным братом папы. Они оба родились в Двинске. Мой дедушка имел брата – отца Михоэлса.
У нас кроме семьи Михоэлса еще были родственники. У этих двух дедушек была еще одна сестра. У нее была дочка – моя любимая тетя Маша. Она была намного старше папы, у нее был очень религиозный муж. Например, Михоэлс вне театра он был совершенно не еврейский человек. Последняя жена у него была полька, она была физиолог. В жизни он был совершенно русифицирован, но он знал язык, они все учились в хедере, и дома шли молитвы.
Дедушка мой приезжал из Латвии в советское время, уже в 1935 году, к нам в гости, тогда я видела всю эту процедуру. Он надевал утром талес, молился утром и вечером. Бабушка при всем этом присутствовала. Бабушка была очень добрая и как-то в ней я не чувствовала этой религиозности.
Все собирались у этой тети Маши, обычно на Пасху, в том числе и Михоэлс. Муж тети обкладывался весь талмудами, и все мужчины: папа, Михоэлс и еще двоюродные братья, надевали шляпы, сидели за столом и для удовольствия этого старого дяди читали молитвы. Это все было в Москве.
Когда папу зацапали (по делу врачей), то и мою маму тоже. Это был 1953 год. Мама говорила, что каждый день был без всякой надежды…
Непонятно, чего они хотели от мамы, потому что по образованию она была врач, но она была врач- лаборант. Мама была очень сильный и умный человек, и она быстро поставила следователя на место. Он пытался разговаривать с ней настоящим русским языком. Мама сказала следователю: «Я вам в матери гожусь и прошу таких слов не употреблять».
В какой-то момент, следователь сказал маме, что у него заболел дядя и описал его симптомы. Мама сказала, что она думает, ничего не подозревая. На другой день, он опять говорит, и так несколько дней подряд, что происходит с дядей... И в конце концов он такое сказал, что мама ответила: «Если вы ждёте наследство, то ваше дело в шляпе, вы на днях его получите. Ваш дядя уже одной ногой там». Потом «дядя» умер, а мама с папой вернулись домой – оказалось, что следователь описывал симптомы Сталина, которые печатались в газете. Мама не подозревала, что это их касается, но диагноз поставила правильно.
Нам еще повезло, можно считать нас везунчиками. Это был короткий период, всего 5 месяцев они провели в заключении»
«У нас обыкновенное семейство, а вот муж мой был участником войны: 4 года от первого дня и до последнего. Перед самой войной он окончил училище Фрунзе, даже не успел сдать гос. экзамены, и сразу же отправили на Северный флот. А Северный флот имел такую тяжелую задачу: они конвоировали корабли из Англии, Канады, которые привозили нам помощь – танки, пушки, грузовики, их провозили как можно севернее. Анатолий Львович служил на тех кораблях, которые охраняли.
Была очень большая поставка американских тягачей. У нас были очень хорошие пушки, но не самоходные, их надо было таскать с позиции на позицию по мере продвижения войск. Мой дедушка служил в пехоте при пушке, когда они встретились после войны, оказалось, что дедушка пользовался тягачом, который был доставлен через Северный конвой…
После войны Анатолий Львович сдал экзамены, чтобы получить диплом. Он был очень дотошный. А через пару месяцев пришел приказ, что всем курсантам, которые окончили перед войной, выдать диплом автоматически, таким образом, у Анатолия Львовича оказалось в столе 2 диплома (смеется)…
Мы познакомились 9 мая 1945 года – в День Победы. Его сестра была моя подруга. Они киевляне, во время войны их дом сгорел, и его сестра с мамой убежали из Киева и обосновались в Москве, она училась в Мединституте.
Командующий северным флотом объявил в конце войны, что когда наши возьмут Берлин, он даст отпуск впервые за 4 года. 2 мая взяли Берлин, а 5 мая он приехал в Москву к сестре и маме.
Мы вместе смотрели салют на Красной площади, но я тогда не подозревала, чем это закончится. Мы ходили в театр. Тогда я первый раз в жизни была в оперетте.
Потом он поехал на север, а я осталась в Москве доучиваться. Мы писали письма, тогда это было принято, открытки поздравляли друг друга с праздниками.
Когда я была на 4-м курсе, я приехала на каникулы в Ленинград, а он тоже здесь был в это время на курсах. И вдруг он мне предложил выйти за него замуж. Это было несколько неожиданно. Я даже как-то решила пересчитать, сколько раз мы до этого виделись (смеется) – не так много виделись. Но я почему-то согласилась, не долго думала.
И 70 лет и один месяц прожили вместе!
Я училась на физическом факультете, выбрала специально радио физику: решила, что если муж на флоте, то она может мне как-то пригодиться. Когда муж поступил в академию в Ленинграде, я сказала, что мне нужно распределение тоже в Ленинграде. И мне предложили НИИ-308, а что это такое я и понятия не имела. Когда спросила, что там делают, мне сказали, что узнаете на месте… Я приехала на Лесную, села на 9-й трамвай и вышла на предпоследней остановке, как мне и сказали. Выхожу, а там чистое поле. Только дядьки какие-то убирают снег – это было зимой. Я у них спросила робко: «Вы не знаете, где здесь НИИ 308?», а они мне «А, который телевидения, тогда вон тот». И я поняла, что это был институт телевидения. Тогда еще толком никто не знал, что такое телевидение. В Москве уже начали запускать московский телецентр. На мое счастье он имел отделение на Фонтанке, на углу Чайковского (бывшее училище правоведение), а комнату нам дали на улице Халтурина (Миллионной). 11 лет мы прожили в коммуналке, нам очень завидовали, потому что мы жили в своей комнате. Сначала появился один сын, а потом второй. Мой муж был до войны женат и у него был сын от первого брака, так он тоже с нами жил. Все росли, и все было хорошо. Главное, что была молодость…
Папа мой вырос в абсолютно еврейской семье в Двинске. Дедушка по папе был религиозным человеком. Он погиб при оккупации Латвии, вроде бы даже не немцы убили, а латышские фашисты.
Папа очень рано окончил гимназию, по-моему, в 15 или 16 лет. Встал вопрос, где учиться дальше; процентная норма больше была в медицинском, и врачам разрешалось жить вне черты оседлости. И папа поехал учиться в Эстонию, в Тарту, там был очень хороший мед. институт. Но вдруг революция, и Тарту был уже под ударом, институт перевели в Воронеж. Папа в Воронеж ехать не захотел, решил поехать в Москву. Таким образом, он окончил Московский медицинский институт.
Был такой старый большевик Семашко, он был шефом папиного курса. И этот курс полным составом, включая девушек, пошел на гражданскую войну полковыми врачами. Папа отслужил на гражданской войне, сколько было положено, и приехал обратно в Москву, его взяли в этот институт ординатором. Они с мамой учились на одном курсе, но почти не были знакомы. Но когда папа вернулся, то мама пришла туда работать и ей сказали: «а тут есть ваш однокурсник – Вовси». Но мама никак не могла вспомнить, кто это такой. Потом вспомнила: «А, это такой лопоухий!» Так они стали работать вместе, а потом поженились. И я родилась я. Я была в семье одна.
До войны мы ходили в еврейский театр в Москве. Там шел спектакль «Король Лир», Михоэлс играл Лира, а его шута играл Зузкин. Это был совершенно замечательный спектакль, как немое кино! Люди, которые не знали языка, в частности моя мама не очень знала идиш, даже русские люди туда ходили –все было понятно. Михоэлс играл потрясающе, и Зузкин тоже играл. «Король Лир» и «Тевье-молочник» - эти два спектакля я видела.
Еще он снимался в кино: «Цирк», «Еврейское счастье», «Семья Оппенгейм». Очень знаменитая сцена из Цирка, когда Михоэлс поет колыбельную на идиш, коротенький эпизод, но очень запоминающийся.
Пока Михоэлс был жив, мы с ним общались, конечно. После его смерти я с его дочками общалась. Он был двоюродным братом папы. Они оба родились в Двинске. Мой дедушка имел брата – отца Михоэлса.
У нас кроме семьи Михоэлса еще были родственники. У этих двух дедушек была еще одна сестра. У нее была дочка – моя любимая тетя Маша. Она была намного старше папы, у нее был очень религиозный муж. Например, Михоэлс вне театра он был совершенно не еврейский человек. Последняя жена у него была полька, она была физиолог. В жизни он был совершенно русифицирован, но он знал язык, они все учились в хедере, и дома шли молитвы.
Дедушка мой приезжал из Латвии в советское время, уже в 1935 году, к нам в гости, тогда я видела всю эту процедуру. Он надевал утром талес, молился утром и вечером. Бабушка при всем этом присутствовала. Бабушка была очень добрая и как-то в ней я не чувствовала этой религиозности.
Все собирались у этой тети Маши, обычно на Пасху, в том числе и Михоэлс. Муж тети обкладывался весь талмудами, и все мужчины: папа, Михоэлс и еще двоюродные братья, надевали шляпы, сидели за столом и для удовольствия этого старого дяди читали молитвы. Это все было в Москве.
Когда папу зацапали (по делу врачей), то и мою маму тоже. Это был 1953 год. Мама говорила, что каждый день был без всякой надежды…
Непонятно, чего они хотели от мамы, потому что по образованию она была врач, но она была врач- лаборант. Мама была очень сильный и умный человек, и она быстро поставила следователя на место. Он пытался разговаривать с ней настоящим русским языком. Мама сказала следователю: «Я вам в матери гожусь и прошу таких слов не употреблять».
В какой-то момент, следователь сказал маме, что у него заболел дядя и описал его симптомы. Мама сказала, что она думает, ничего не подозревая. На другой день, он опять говорит, и так несколько дней подряд, что происходит с дядей... И в конце концов он такое сказал, что мама ответила: «Если вы ждёте наследство, то ваше дело в шляпе, вы на днях его получите. Ваш дядя уже одной ногой там». Потом «дядя» умер, а мама с папой вернулись домой – оказалось, что следователь описывал симптомы Сталина, которые печатались в газете. Мама не подозревала, что это их касается, но диагноз поставила правильно.
Нам еще повезло, можно считать нас везунчиками. Это был короткий период, всего 5 месяцев они провели в заключении»