Непридуманные истории

«Во время войны я был в блокаде, учился в армейском училище. Когда немцы подходили уже близко, наше училище занималось эвакуацией завода, на котором мы учились на оптиков-механиков. Позже наше училище послали под Лугу копать окопы, Лужский рубеж. Копать было очень тяжело, мы были еще детьми, лопаты больше нас, возраст, вес, рост, сила не имели значения, мы все работали в равной доле. Мы не успели закончить, когда немцы подошли совсем близко. Войска начали занимать позиции. А нас отправили…

«Я родилась в 1933 году в городе Белая Церковь. У нас была большая, прекрасная семья. Мы жили рядом с бабушками и дедушками. В честь одной из бабушек меня и назвали. Эта бабушка научила меня говорить на идише и обучила своим лучшим еврейским рецептам, за что я ей до сих безмерно благодарна.

В Ленинград мы перебрались, когда мне еще не было и года. Отец устроился сюда работать на Адмиралтейский завод и мама со мной поехала вслед за ним, а бабушка часто к нам приезжала и всегда оставалась на связи (в Белой Церкви у нас оставалось много родственников). В детстве пришлось многое пережить: это, конечно, и годы войны, прожитые в страхе и голоде, и многое другое. Но было и хорошее! Семья, друзья, мечты.

Со школьной скамьи у меня была мечта, можно даже сказать цель, – стать учителем. Я помогала одноклассникам по учебе, подтягивала их, объясняла. Особенно хорошо у меня было с математикой. С цифрами мы были на «ты». Это и определило мой дальнейший путь.

По окончанию школы поступила в Педагогический институт им. Герцена на физико-математический факультет. Одновременно с этим подрабатывала репетиторством. Занималась и со школьниками, и студентами. Денег в нашей семье никогда не было много, без заработка было бы тяжело.

Преподавание математики стало моей жизнью, работой, которой я наслаждалась и, которой посвятила жизнь.

Я отработала более 30 лет. И после иногда, чтобы освежить знания, брала учеников на репетиторство. Моя любовь к техническим наукам передалась и детям. Они оба закончили Финансово-экономический институт, сын тоже на начальных порах был репетитором. Можно сказать, получилось семейное дело»

«Я родилась в Ленинграде в прекрасной семье. Все было хорошо до резкого потрясения, которое произошло в 1937 году. Нас выслали из Ленинграда, из родных стен и привычной обстановки. Было очень страшно, мне было 10-11 лет, пришлось оставить школу, друзей и уехать. Прибыли в Таджикистан, первое время все болели, сказывалась смена климата. Позже там родилась моя младшая сестренка. Многое произошло: и хорошее, и плохое, сейчас смело называю эту страну своей второй родиной.

Пробыв несколько лет в Таджикистане, вернулись в Ленинград. Окончила школу и поступила в институт. Выбрать профессию не трудно, когда все вокруг медики. Папа — доктор медицинских наук, мама — рентгенолог, да и многие родственники из этой же сферы. Пошла в Первый медицинский институт.

После сердце вновь потянуло в Таджикистан, туда и поехала. Работала врачом в медицинском учреждении. Через пару лет вновь вернулась в Ленинград, где продолжила карьеру. Проработала до 70 лет и вышла на пенсию.

Мой муж был прекрасным человеком, у нас родился талантливейший сын. Он не пошел по нашим стопам, выбрал собственный путь, стал ученым-математиком, кандидат физико-математических наук. Моя гордость!

Несмотря ни на что, у меня было счастливое детство, я реализовалась в профессии и завела прекрасную семью. В свои 98 лет, когда уже здоровье сдает — и голова не та, и ноги не так подвижны, и слух не очень, — я с улыбкой вспоминаю свою жизнь»

Ирина Александровна делится:

«У меня была прекрасная, изумительная семья. Родители подарили мне самое счастливое детство, дали мне отличное воспитание. С малых лет я учила языки, занималась музыкой, знала школьную программу на годы вперед еще до поступления.
Когда пошла в первый класс, меня хотели сразу перевести на год вперед. В школе не знала, как выглядит «4». Сохранились самые светлые воспоминания об учителях и одноклассниках. Закончила с золотой медалью.

В детские годы пришлось познать страх войны. Мне было 13, когда она пришла в нашу страну. Моя феноменальная память никогда не позволит забыть все тяготы того времени. Человеческие потери, голод, холод. Я – дитя войны, — та, кто выжил и сохранил память.

Говоря о профессии, моей мечтой было связать свою жизнь с математикой. Преподаватель, до сих пор помню, что его звали Карп Григорьевич, в мои 9-10 классы говорил: «Никто не знает математику и физику, как наша Ирина». Хотела пойти по этому профилю, но родители были против. Хотели, чтобы я была врачом. Мама говорила: «Для девушки медицина – самая идеальная, нужная и полезная профессия». Так как окончила школу с золотой медалью, передо мной были открыты все двери, вступительные экзамены не требовались. Долго не могла решить, как поступить, дома часто слышались разногласия и споры. Но воспитание взяло свое, слово родителей – закон. Поступила в Медицинский институт, но выбор направления остался за мной, решила, что из всех зол наименьшее — педиатрия.
И всю жизнь посвятила ей.

Сейчас я, конечно, об этом не жалею. На моем пути встретилось бесчисленное количество замечательных людей. Я реализовалась в своей профессии. Ежемесячно мое фото висело на доске почета. Когда уходила на пенсию в 70 лет, не хотели отпускать, предлагали очень выгодные условия лично для меня, делали все, чтобы осталась хотя бы на полставки. Главный врач хотел предоставить личного водителя, который бы отвозил и привозил на работу. Но я устояла.

Мои благодарности не помещались в трудовой книжке, — это был вклеенный километровый лист со словами признательности от всех, кто приходил ко мне на прием.

К сожалению, родных уже в живых не осталось. Печальная судьба долгожителя — пережить всех близких. Но в своей жизни повстречала очень много замечательных людей, которые, к счастью, окружают меня до сих пор»

«Я родилась в 1932 году в типичной для тех лет семье – мои родители приехали в Ленинград учиться: мама – из еврейского местечка в Белоруссии, отец – из вологодской деревни. И так как я родилась 21 января – в день смерти Ленина, то в духе времени меня назвали Эрлена – эра Ленина.
Война началась, когда мне было 9 лет, отца мобилизовали, мы с мамой эвакуировались в село под городом Муромом. В сентябре 1941 года, мама писала в Ленинград: «Уже в 9.30 спать ложимся – керосина мало. …Самое тяжелое в нашей жизни – это оторванность, радио здесь у нас нет, газеты приходят с опозданием...». Булатниково – это большое село в 20 км от древнего Мурома, самые центральные места России, а ни «лампочки Ильича» за 20 лет советской власти там не появилось, ни даже радио… Зато вокруг стояли обширные муромские леса, в которых раньше скрывались беглые крестьяне, сбивавшиеся в разбойничьи шайки, а теперь – дезертиры…  Но детям об этом не говорили, и я с деревенскими подружками постоянно ходила в лес за грибами, которые были важной добавкой к скудной тогда еде.
В 1943 году мама умерла от рака, и меня увезли в Челябинск, куда с Кировским заводом была эвакуирована семья маминой сестры. Там окончила 4-й класс. В январе 1944 года блокаду Ленинграда сняли, а летом уже начали пускать в город. Ехали в теплушках одни женщины и дети, у меня, как и у других ребят постарше, были подшефные малыши, за которыми мы следили, пока женщины занимались хозяйством. Ехали с бесконечными остановками на запасных путях – шла война, и приходилось пропускать идущие на фронт воинские эшелоны. Через месяц светлой летней ночью приехали, наконец, в Ленинград, и на товарной станции долго ждали, когда подъезжавшие грузовики всех нас разберут и развезут по домам. Город был пустой, прибранный и казался слепым – вместо стекол в окнах была фанера.
Три маминых сестры (всего их было пятеро) жили в блокаду вместе, и я оставалась у них, пока отец, занимавшийся транспортировкой раненых в город из полевых госпиталей, не вернулся и не забрал меня в нашу довоенную коммуналку, где у нас было две небольших комнаты. И только тогда я узнала, что у меня есть мачеха. Они с отцом работали, я училась в 5-м классе, на керосинке жарила себе хлеб на американском лярде, и тетя Тамара (мачеха) меня особо не трогала. В первое послевоенное лето я уехала в лагерь, а по возвращении меня ожидал сюрприз – из эвакуации вернулись мать мачехи и ее дети: сын, на год старше меня и дочка 6 лет. Все уже по комнатам разместились, но меня не учли – спать мне было негде. Считалось, что я могу спать на узкой кушетке вместе с «бабушкой». Но чаще я спала в коридорном тупике за занавеской – там стоял стол, на который наваливались убиравшиеся на день постели с кушетки и Владькиной раскладушки.
Вскоре родилась Наташа, и я стала нянькой, так как «бабушка» в это время пыталась что-то заработать, перешивая соседям по дому скудные послевоенные тряпки. И мое художественное училище на Таврической, куда я уже начала ходить, поступив в него после 5-го класса, на этом закончилось… Началась моя «золушкина» жизнь, к тому же полуголодная. Ведь если до этого у нас на две рабочих карточки была одна иждивенка – я (в 12 лет ребенок превращался в иждивенца), то теперь на две рабочих карточки нас стало пятеро, и еды на всех уже не хватало, особенно длинному 14-летнему Владьке, который был постоянно голоден и покушался на «детские» продукты (по детским карточкам, например, давали масло), за что попадало, естественно, мне. Видимо, той зимой я и заболела, просто это не сразу выявилось.
Летом 1946 года я ушла к тетушкам и к отцу больше не вернулась. Но 7-й класс закончить не успела – бронхит, воспаление легких, брохоаденит… В Педиатрический институт попала осенью 1947 года уже с открытой формой туберкулеза легких и туберкулезом гортани, который тогда вообще не лечился. В огромной палате лежало больше 20 человек – от малышей до 15 лет. Никто не думал, что я доживу до своих 16-ти – я была безнадежна, раньше это называлось «скоротечная чахотка». К тому же я почти потеряла голос. Но случилось чудо… Тут я немного отвлекусь от своих приключений – все, что расскажу дальше, гораздо важнее и интереснее моей биографии.
Стрептомицин – первый в мире противотуберкулезный препарат – появился в Америке в 1946 году и частным образом попал к Лине Соломоновне Штерн через живущего там ее брата. Лина Штерн была крупным физиологом и биохимиком и работала в Женеве, где сначала училась, а потом преподавала. Но в 1925 году вернулась сюда, чтобы «помочь родине». Она действительно получила все возможности для работы и все возможные почести – в 1939 году Штерн стала первой женщиной-академиком в СССР.
А для моей истории важно, что кроме НИИ физиологии, она создала отдел возрастной физиологии в Институте охраны материнства и младенчества. А это значит, что она прекрасно знала: заболевшие туберкулезным менингитом дети на 21 день неизбежно погибают. И занимавшаяся совсем другими проблемами, Лина Соломоновна все отложила и срочно занялась разработкой методики лечения стрептомицином детей. А потом передала эту методику и препарат двум детским клиникам – Московской и нашему Педиатрическому институту. С этого времени все ленинградские «менингитики» оказывались здесь, в нашей палате. Препарат им вводили прямо в спинно-мозговую жидкость, и результаты были обнадеживающие – это все происходило на моих глазах. Но «легочникам» требовались значительно большие дозы.
И вот тут мне очень повезло: посмотрев мои медицинские документы, которые в Москву привезла одна из моих теток, Педиатрическому институту выделили стрептомицин и на меня – решили узнать, как он действует на слизистую оболочку. Действовал он отлично – туберкулема в моем горле рассосалась полностью, процесс в легких тоже затихарился. Американский стрептомицин меня спас! Так что жизнью я обязана именно Лине Соломоновне Штерн. И Америке, конечно, которая и сегодня через «Еву» помогает нам жить. Спасибо им всем! А Лина Соломоновна позже приезжала в Ленинград и приходила посмотреть на спасенных ею детей и на меня тоже.
Когда мне стало лучше, и врачи разрешили мне заниматься, ко мне стали приходить учителя (в ЛПИ была организована школа), и я сдала экзамены за 7-й класс. Потом меня отправили в Крым в подростковый санаторий, и вернувшись, я стала учиться в 8-м классе заочной школы. Увы – спустя год процесс возобновился и с 1951 года три весны подряд меня привозили в тубинститут на носилках в ранге безнадежной больной: то с сильным легочным кровотечением, то с температурой под сорок… Но каким-то образом я выкарабкивалась, и снова отказывалась от страшной операции с выпиливанием кусков ребер, чтобы как-то зажать легкое, на чем настаивали врачи, ибо других вариантов у них для меня не было. Эта схема повторялась три раза: в тубинституте меня вытаскивали, потом в санатории еще подлечивали, а осенью я возвращалась к тетушкам. Ползимы я еще как-то выдерживала, училась, сдавала зачеты, а к весне все начиналось сначала…
Хотя, надо сказать, я честно боролась, хватаясь за все предлагаемые доступные мне народные средства – перечислять не буду. И однажды в нашей молодежной газете «Смена» появилась статья о влиянии холода на защитные силы организма. В частности, там рассказывалось про «тубика», которому врачи сказали, что ему поможет только перемена климата. И он уехал куда-то к родным на Каму. И стал в ней купаться до тех пор, пока она не замерзала. И через несколько лет вернулся в Ленинград здоровым. Меня этот пример очень вдохновил.
      У теток в старой квартире была ванная комната с дровяной колонкой, газа еще не провели, дрова были в дефиците, и мыться мы все ходили в ближайшую баню. А в этой ванной я стала каждый день стоять под холодным душем, одновременно растираясь мочалкой – про обливание мы тогда еще ничего не знали. И весну 1954 года я встретила без обострения! И отправилась в тубинститут показаться врачам. Они поставили меня под рентген, и никак не могли поверить тому, что увидели на экране: распад легких остановился и началось рубцевание! «Лена, чем ты себя лечила?! Как это холодной водой? А плеврит? А воспаление легких?! А обострение?!!» Ничего такого со мной не случилось. И самое интересное, что с тех пор в туберкулезных больницах я не лежала больше никогда. В общем, в 23 года я, наконец, сдала экзамены на «аттестат зрелости».
Надо было думать о специальности. В детстве я рисовала, я даже начинала учиться в художественном училище, но отстоять себя я тогда не смогла. Мое рисование тогда закончилось – я очень это переживала… Зато потом передала эстафету старшему сыну – он окончил Академию художеств. Но до его появления впереди еще пять лет. А в 1955 году в «Справочнике для поступающих» я обнаружила, что в техникумах появились группы, в которые набирали после десятилетки, и, увидев в Электро-механическом техникуме такую конструкторскую группу, я туда поступила – чертить мне нравилось.
Я уже работала в КБ «Госметра», когда в 1959 году вышла замуж за Феликса Лурье, которого, наконец, отпустили с саратовского завода, где он отрабатывал свои три года после окончания Военмеха. Когда я пришла в женскую консультацию становиться на учет по беременности, врач, посмотрев мои документы, стала посылать меня на аборт, ибо тубдиспансер все еще никак не решался снять меня с открытой формы. Но я от аборта категорически отказалась, и тогда, потеряв терпенье, врачиха выдала: «И вы умрете, и ваш ребенок умрет!»  – Насильно на стол меня не положите!  –  повернулась и ушла. Так и рожала – без карточки беременной. Андрюшу, правда, сразу отправили в Дом малютки, и мне отдали уже в 4 месяца. Но второго сына я уже кормила сама. И все остались здоровы.
Невозможно коротко рассказать свою жизнь – в ней слишком много зигзагов – и так очень много места заняла моя не слишком счастливая молодость. А дальше много чего еще случилось: кооператив на Выборгской стороне, рождение Димы…  Поскольку никто  с моими детьми не сидел, то до четырех лет я сидела с ними сама. Но никогда не «сидела», – всегда подрабатывала. Началось с шитья кухонных передников, которые я сшила для мамы и дочки, когда нас пригласили на новоселье, а денег на подарок не было. Передники имели успех, особенно детский, с лягушкой-царевной. Потом я стала придумывать на чайник разных зверей с прихватками, например, котов с мышами, или к Новому году очередных животных по восточному календарю. А мои подруги под праздники эти мои комплекты разносили по своим лабораториям и отделам… Ведь нам надо было вернуть большие долги, которые мы взяли, чтобы вступить в кооператив.
В 1974 году мы съехались со свекровью, которая стала болеть, в большую  квартиру на Петроградской стороне, а спустя пару месяцев начались всякие несчастья:  у свекрови оказался рак печени, а следом заболел Дима, и мне не хватило отпуска и всяких справок – сперва по уходу за свекровью, потом у сына началось осложнение на почки. Дима был во втором классе, на продленку его не брали – нужна была диета. Пришлось из ЦКТИ уйти. Год отработала дежурной в бассейне рядом с домом – сутки через трое.
Вот тогда и начались у меня стихи, которые снижали уровень психологического напряжения: «Стихи мне как транквилизатор – до ручки чтобы не дойти…». Мне было уже за сорок. Потом закончила курсы машинописи и работала дома. Но оказалось, что печатать малопонятные тексты для Института Пастера – это тяжело и неинтересно. Но потом как-то незаметно появился самиздат, который я стала активно печатать. И завела себе щенка пуделя. И продолжала писать стихи. В 1978 году, в библиотеке, случайно, но очень для себя счастливо, я познакомилась с Г.С.Семеновым, через школу которого прошли все питерские поэты… Он пригласил меня в свое ЛИТО при Доме ученых, и оно в какой-то степени удовлетворяло мой  интеллектуальный голод.
          
Очередной «зигзаг» случился у меня в начале восьмидесятых, когда я почти случайно написала сценарий для научно-популярной студии, и в результате по моим сценариям там сделали три фильма. А когда сыновья подросли и женились –  мы с ними разъехались, и с 1989 года мы с мужем и собакой жили здесь, на Васильевском острове.  
Потом СССР рухнул, и в «лихие девяностые», я занялась игрушками – лепила из соленого теста разных зверюшек, которые хорошо разбегались из появившихся в городе салонов. Это дало нам возможность пережить трудные времена, а кончилось тем, что меня пригласили на выставки – сперва на выставку в ЛОСХЕ «Игры всерьез», где первый этаж был отдан профессиональным художникам, а второй – дилетантам вроде меня. А на следующий год мне предложили занять своим, так сказать, творчеством, все три зала в Музее хлеба. Выставка называлась: «Эрлена Лурье. Тесто, шитье, керамика». Шитье – это  подушки: собаки, кошка и черепаха, и коврики: коты, бычки (был год быка) и коврик «По внучкиным рисункам» (Маше было 4 года) – и все это я шила методом аппликации. И даже афиша была такая же. После этой выставки меня с моими игрушками пригласили в компанию художников для поездки в Париж. Мы приехали туда в начале декабря 1997 года, и я 17 дней ходила там по музеям и любовалась украшенным к рождеству Парижем, пока мои игрушки продавались в Русском центре.
В 2001 году у меня появился компьютер и начался «компьютерный период», который так до сих пор и не кончился. Для начала я разобрала и завела туда письма матери, в основном письма военных лет сестрам в Ленинград, зачастую написанные карандашом и уже полустертые.
Мамы не стало в 1943 году, но уже в 1946 начались мои дневники, которые я писала с 14  до 20 лет. Потом толстые тетради сменили записные книжки, а дальше началась переписка с моим будущим мужем. И письма, и свои записи я обычно комментировала с точки зрения сегодняшнего дня – хотелось сохранить семейное прошлое и что-то в нем объяснить или дополнить. А потом оказалось, что это интересно еще кому-то, и в результате все это превратилось в большую документальную книгу в 550 страниц – «Дальний архив». По совету знакомого с этим текстом Я.А.Гордина,  я послала его на конкурс в «Международный исследовательский центр российского и восточноевропейского еврейства» с подзаголовком «Семейная история в документах, дневниках, письмах (1922 – 1959)». Дело в том, что дневники и письма, написанные по горячим следам, невольно отражают тот исторический фон, на котором происходят личные события, гораздо лучше, чем воспоминания, написанные через десятилетия. «Дальний архив» получил  грант и в 2007 году вышел в издательстве «Нестор-История».
Но если «Дальний архив» нашей свадьбой кончается, то следующая книга – «Такая разная жизнь» – с этого 1959 года начинается, заканчиваясь через полвека уже нашей Золотой свадьбой – в ней вся наша семейная жизнь. И тут вдруг опять возникает Америка.
Наши друзья и соседи Элиосовы, с которыми мы жили в кооперативном доме на одной площадке, уехали туда еще из Союза. И вот относительно недавно (лет 8-10 назад) Лёня мне сообщил, что две мои книги – «Глухое время самиздата» (Нестор-История, 2009) и «Такая разная жизнь» (Алетейя, 2011), есть в Америке в библиотеках университетов «Лиги плюща». Только «Такая разная жизнь» названа там по ее подзаголовку – «Хроника семейных событий». Я очень удивилась, а потом решила  считать их моей посильной благодарностью Америке за то, что она меня спасла.
Но возвращаюсь к «Такой разной жизни».
Писем в ней гораздо меньше, чем в «Дальнем архиве», зато приведена «Байконурская переписка», которая была особенно интересна моему мужу, – он несколько лет подряд ездил туда в длительные командировки отрабатывать нашу квартиру. Феликс любил эту книгу перечитывать – в ней вся наша жизнь.
После своих уже названных книжек написала еще несколько, чтобы отдать бумаге то, что иначе крутилось в голове и не давало жить спокойно. По сути, все мои книжки – это психотерапия для решения собственных проблем.  Но сейчас я принялась собирать книжку под названием «Беспорядочное чтение» – и вот ее герои не имеют ко мне никакого отношения. Это истории, оставшиеся в моем компьютере, те, что когда-то я написала и никуда не пристроила, или те, которые куда-то вошли, но книжек этих давно уже нет – жалко, если что-то интересное пропадет. В этих историях живут герои и жертвы времени: сталинщины, хрущевской оттепели, брежневского застоя… Для кого? Кому это интересно? Не знаю… Если совсем по-честному – я пишу, потому что мне этого хочется, потому что мне это нравится, потому что жить иначе я уже не умею.

«Я помню свои детские годы, до войны, до всех страшных событий. Это было хорошее время, когда никто не делил людей по национальностям. Я росла в очень хорошей семье, с мамой–еврейкой и папой–русским. У нас была потрясающая традиция: на все праздники ходить к бабушке, религиозной женщине, жене Ребе (отец мамы, скончался, когда ей было 13). Она накрывала шикарный, как мне казалось, стол, мы бесконечно разговаривали, смеялись, наслаждались компанией друг друга. Моим любимым праздником был Песах, бабуля такие блюда из мацы готовила, которые и сейчас могу вспомнить на вкус.

Никто никогда не поднимал вопрос национальностей, тем более, никто не считал, что евреи какие-то плохие. Впервые услышала это, когда мы были в эвакуации в Средней Азии. За мной бежали мальчишки-хулиганы, кидались камнями и кричали: «Жидовка!». Я пришла в тот вечер к маме и спросила значение этого слова, она долго мне объясняла, что это плохое слово, но оно ни в коем случае не относится ко мне. Это не особенно отразилась на мне в плане принятия себя и своей семьи, лишь дало урок, что люди бывают разные и по национальности, и по характеру. И одно с другим никак не связано.

Когда закончилась война, мне было 16 лет, передо мной лежала вся жизнь и непростой выбор: кем я хочу стать. Училась в математической школе и очень хорошо понимала технические науки, легко давалось. Выбор пал на хорошую, стабильную профессию: инженер-конструктор. В тот университет, в который хотела попасть, не хватило одного бала для поступления. Помню, ходила по городу и искала, куда бы приткнуться. Мне на пути встретился институт имени М. А. Бонч-Бруевича, считаю, что это была судьбоносная встреча, которая очень многое дала.

Отучившись, отработала там еще 20 лет, оттуда у меня самые близкие и хорошие друзья, первые чувства, разочарования и многое другое. После перешла работать на «Авангард». Любила все места своей работы, мне было интересно, что самое главное, и никогда не жалела ни о каких принятых решениях.

В 1982 или 1983 году вышла на пенсию, но была полна сил и не планировала отправляться на покой. Окончила курсы кройки и шитья и поступила в театр на костюмера. Как там было здорово! Эта атмосфера творчества, искусства, красоты. Мне было легко и в наслаждение там работать. Ушла по идеологическим идеям: страшно было смотреть, как все это уничтожают, душа болела.

Я прожила прекрасную, насыщенную жизнь. В ней было много и несчастных моментов, и очень счастливых. Главное, что поняла — мы своими руками строим свою жизнь, все зависит от нас самих»

«Родилась в 1931 году в удивительном городе Ленинград. Волею судьбы никогда не уезжала из него надолго. Даже в годы войны, попытавшись уехать в эвакуацию на Алтай, мы столкнулись с еще более страшными обстрелами и бомбежками и вернулись в Ленинград. Было ощущение, что родные стены нас защищают.

Расскажу случай: однажды мы с дядей, уже не призывного возраста, находились вдвоем в квартире. Вдруг он говорит: «Давай выйдем». Только подошли ко входной двери, как прогремел ужасный взрыв, думали, что снаряд попал в дом. Вернувшись в комнату, увидели, что она была вся в осколках, все было вверх дном от ударной волны — от бомбы, упавшей перед самым домом. Страшно представить, что бы с нами случилось, если бы мы хоть на секунду задержались. И не раз случались подобные ситуации, когда чудом оставались в живых.

Брат — моя настоящая гордость, прошел всю войну, воевал на всех фронтах и вернулся домой живым. Заботился о нас со старшей сестрой и о маме, которая в годы войны получила травму — перелом таза. Все врачи были на фронте, никто не мог ей помочь. Она много страдала, лечили ее как могли.
Я — десятилетняя девочка — навидалась многого: голод, холод, смерти, страдания, страх. Это оставило свой отпечаток.

После войны окончила школу, в университет не пошла, меня некому было содержать. К тому моменту брат и сестра завели свои семьи, мама получала мизерное пособие. Поступила в Профессионально-техническую школу текстильной промышленности. Честно сказать, такой выбор сделала из-за наставления матери, которая сказала: «Иди, там кормят и одевают». Позже окончила заочное отделение Радиотехнического техникума, совмещая с работой на заводе им. Козицкого. Всю жизнь там и проработала.

Я реализовалась в своей профессии, даже ездила работать в Москву на заказ по восстановлению трофейных машин. Но, не смотря ни на что, вернулась в родной город, где и встретила старость»

«Я родилась в Ленинграде, всю жизнь прожила в самом сердце города — на Васильевском острове. Мои родители были замечательными людьми: мама – фантазерка, папа – серьезный, умный человек. История наших с братом имен хорошо описывает мамочку как веселого и смешливого человека: когда родители поженились, они долго не могли завести детей, как-то раз, за просмотром фильма, мама увидела актрису, которая ей очень понравилась и дала слово, что если у нее когда-нибудь появится дочка, она обязательно ее так назовет. Поэтому меня зовут Инга. Более того, она очень любила оперу, особенно «Травиата», а там был герой Альфред Жермон, так в последствии назвали брата.

Семейные истории — это лучшее, что сохранилось в моих воспоминаниях из детства. Родилась в ужасное время, в 1937 году отца — партийного работника — посадили, это было время «Ежовщины», выпустили только через 11 месяцев.

Потом началась война, Блокада. До июля 1942 года мы были в Ленинграде. Самое страшное время были здесь. Папу отправился на фронт, мы с мамой уехали в эвакуацию на Алтай. Много страшного пережили, что тут говорить.

По возвращении на Родину, вернулась в школу, закончила ее. Преподаватели мне пророчили путь ученого-историка, но в то время царил страшный антисемитизм и меня бы ни за что не приняли в исторический университет. Я поступила в Педагогический институт иностранных языков, он был разрушен во время войны и только открылся после реконструкции, был дефицит специалистов и брали всех. Отучилась на английском отделении и после поехала на Дальний Восток, куда сама очень хотела. И ни разу не пожалела о своем выборе, влюбилась в местные красоты: океан, цветы, леса, пейзажи. Отработала там 2 года вместо положенных трех и по жизненным обстоятельствам пришлось уехать в Ленинград.

Вернулась в родную квартиру и трудилась в школах Василеостровского района. Последние 16 лет работала в очень хорошей школе — в Физико-математическом лицее №30. Ушла на пенсию в 75 лет. Мне кажется, я нашла свое дело, нравилось учить и ученики меня любили, не пожалела о когда-то сделанном выборе»

«Я родилась в 1939 году. На мои детские годы выпало страшное время – война. Потеряла самого важного человека – маму, но, к счастью, отец и брат, которые были на фронте, выжили и вернулись домой. Много потрясений и страха пережила малюткой. Не представить никому.

В 1946 году пошла в школу, училась хорошо, папа даже говорил: «Мешок что ли завести, чтобы складывать твои пятерки». Мне очень нравился процесс образования, было интересно и с одноклассниками повезло. В последний учебный год, когда нужно было думать о будущем, выбирать профессию, обратилась за советом к отцу. Он был замечательным человеком и самым лучшим папой, всегда говорил: «Я землю буду грызть зубами, только учитесь!», дал напутствие выбрать то, что велит мне сердце.

Поступила в Технологический институт, мне очень нравилось шить, плести, вязать и у меня достойно получалось. Годы учебы прошли быстро и легко.
Выпустившись, устроилась по профессии на Прядильно-ниточный комбинат им. Кирова. Нашла дело, которое стало отдушиной для тела и души, как когда-то наставлял отец. Мое хобби стало моей профессией, каждый день шла на работу с улыбкой. Проработала там 40 лет, вплоть до пенсии»

«Я родилась в непростое время, на дворе был 1938 год, отца репрессировали, мать, взяв нас с братом, уехала к бабушке. Никто и не представлял, что дальше будет только хуже.

Началась война, мама пошла получать второе высшее в институт им. Герцена, в 1942 году в надежде на безопасность эвакуировались в Кисловодск, но туда очень быстро пришли немцы. К счастью, нам удалось уехать в Ташкент.
Маме было очень сложно — осталась одна с двумя детьми. Чтобы как-то выжить, она отдала нас на время в детский дом, сама в это время работала в другом детском доме для слепых. Помню, как мы с братом придумывали казни для Гитлера, писали письма на фронт. Думаю, наши послания так и не были доставлены, воспитатели нас так развлекали, но работало — это невероятно нас подбадривало.
Позже мама нас забрала и мы вместе отправились в лагерь к папе.

Я росла в учительской семье, для себя другой профессии не видела. Окончив 7 классов, приехала в Ленинград и поступила в Педагогическое училище. После сразу пошла работать в школу и параллельно обучалась в вечернем институте.

Всю жизнь трудилась педагогом и любила свое дело. Не могла представить себя на другом месте. Любила процесс обучения, детей. Так бы, наверное, и продолжала работать, но в 2006 году у меня случился инсульт и пришлось уйти. Отработала практически 50 лет! Дальше занималась с учениками частным образом, тогда как раз появилось ЕГЭ, это было очень востребовано. Мне повезло найти свое место в жизни и довольна, как сложилась моя судьба»