Людмила Федоровна о музее Холокоста

Музея был создан в 1998 году Павлом Марковичем. Он с нуля воссоздал это место. Ему помогали многие бывшие узники, которые работали в строительстве: материалами, рабочей силой. Общими усилиями было образовано это бесценное пространство.

Я познакомилась с музеем в 2004 году. Подключили помогать Наталье Адольфовне, она создавала картотеку, вместе с ней сделали альбомы концлагерей.
Параллельно Павел Маркович попросил меня организовать посещение музея школьниками. Я ходила по еврейским школам, рассказывала о нашем уникальном музее, созданным бывшими узниками. Позже сама начала проводить экскурсии, повествовала о своей судьбе, о том, как фашисты пришли к власти, и о бесценных вещах, которые попали к нам в музей.

Всегда во время экскурсий я рассказывала о себе, о своем страшном опыте.

Когда началась война, мне было всего 4 года. О начале оккупации возвестил истребитель, который пролетел над городом. В этот момент я с друзьями играла в песочнице, истребитель обстрелял всю детскую площадку. Из дома выбежала мать и унесла меня внутрь.
Мама была еврейкой. Мы вместе с отцом и братом, которому на тот момент было 7 лет, жили в Минске.

Как только началась оккупация, по всему городу были развешаны объявления, что евреи обязаны пройти регистрацию. Тогда люди еще не догадывались, чем им обойдется эта регистрация, и многие приняли в ней участие. Отец узнал от соседей, что все, кто проходил ее, попадали в гетто. Он уничтожил паспорт и спрятал все документы, которые указывали на происхождение, так как внешность матери была нетипичной для еврейки.

Через некоторое время в машину, которая должна была нас эвакуировать, попал снаряд, и мы вынуждены были остаться в городе. Позже колонна беженцев, в том числе и наша семья, отправилась в сторону Москвы. Удалось пройти 40 километров, но дальнейший путь прервал патруль немцев. Мать еще не знала, что ее могут забрать за то, что она еврейка. Поэтому она попробовала поговорить с немцами, так как ее язык был довольно сильно похож на немецкий. Они поняли, что что-то не так, и начали спрашивать ее, не еврейка ли она. В тот момент она словно что-то почувствовала и сказала, что русская. Отпустили, но колонну развернули обратно. Так мы вернулись в Минск.

Мама сидела с нами дома, выходить ей было нельзя – слишком опасно. В единственный раз, когда ненадолго покинула квартиру, чтобы сходить на рынок, — ее поймали. В этот раз отец смог выкупить ее. Но оставалась еще одна опасность – все соседи знали, что мать еврейка. Чтобы избежать даже малейшей вероятности того, что нас могут сдать, купили небольшой домик на окраине. Принадлежала нам только одна большая комната, во второй же жила соседка, которая очень хотела заполучить нашу большую просторную комнату.

Отец был архитектором-конструктором, он оборудовал в комнате специальный подвал. Был он совсем незаметным, попасть можно было, отогнув лишь одну доску.
Соседка написала донос на мать, таким образом надеясь заполучить нашу долю в доме. Мать арестовали. Но, опять же, повезло — знакомый немец сказал, что если отец найдет трех свидетелей, которые подтвердят, что мама не еврейка, то ее отпустят. Все свидетели были найдены и с риском для жизни спасли мать от гетто, а отца от расстрела. В подвале мы просидели почти все три года. Это не прошло бесследно и сказалось на моем детском здоровье – заболела туберкулезом и чудом выжила.

В 1948 году мы переехали в Одессу. А после замужества я вместе с мужем приехала в Санкт-Петербург.

Музей Холокоста – уникальное, памятное место. Вещи, хранящиеся там, — это память людей о страшных событиях, о боли, о потерях. Мы обязаны сохранить это, передавать следующим поколениям. Музей был частью моей жизни много лет. С удовольствием проводила экскурсии, часто приглашали в школы. Для меня очень важно и ценно, что приложила руку к тому, чтобы сохранить память.